У меня такое чувство, будто жизнь происходит где угодно, только не в России. Так, конечно, не может быть. Так не бывает. Это все искривления медиаполя, я думаю. Но меня не оставляет чувство, будто где-то на свете происходит жизнь, а здесь — ничего, ватное безмолвие какое-то.
Российская политика происходит на Украине. Там президентские выборы. Мы следим сначала за социологическими опросами, потом за экзит-поллами, потом за результатами, когда обработано пять процентов голосов, десять процентов голосов, тридцать процентов голосов…
Где это видано, чтобы люди так подробно следили за результатами выборов в чужой стране? Ну, я понимаю, ради общего развития поинтересоваться на следующий день, кого там избрали за тридевять земель. Но следить пристально? Что, последить больше не за чем? Выходит, не за чем.
Где это видано, чтобы люди так подробно следили за результатами выборов в чужой стране? Ну, я понимаю, ради общего развития поинтересоваться на следующий день, кого там избрали за тридевять земель. Но следить пристально? Что, последить больше не за чем? Выходит, не за чем.
Российская экономика происходит в Китае. Там бурное развитие производства, но основным топливом является уголь. И от сжигания угля очень загрязняется атмосфера, смог висит, как в Лондоне девятнадцатого века. И вот мы решили добыть много газа, переправить его в Китай и перевести китайское производство на газ, чтобы товаров производилось с каждым днем все больше, а над Пекином было бы ясное небо и воздух над Шанхаем был бы свежим, как огурец, и сладким, как мед. И я, конечно, очень рад за пекинцев и шанхайцев, но можно мне что-то узнать про Россию? Какое тут производство? Какие тут проблемы с топливом? Что тут с воздухом? Когда воздух станет свежим, как огурец, и сладким, как мед?
Российский спорт происходит в Белоруссии — там наши хоккеисты выиграли чемпионат мира. Российская культура происходит в Копенгагене — там наш главный конкурс «Евровидение» выиграла какая-то ненавистная нам баба с бородой.
Если обсуждается медицина, то в Германии. Если образование, то в Англии. Если наука, то в Америке. А здесь-то что?
Можно было бы подумать, что если в России нет ни политики, ни экономики, ни культуры, ни науки, то здесь — катастрофа и апокалипсис. Но и этого нету. Катастрофа и апокалипсис — тоже на Украине, там же, где и наша политика. А здесь тогда что?
А ничего. Хоть бы мамонта нашли какого-нибудь замороженного. Нельзя же целой стране жить месяцами, яростно обсуждая события, которые происходят всегда за ее пределами.
Я занимаюсь мелкими делами. Мелкими, но, мне кажется, важными. Вот мы с приятелями, например, наладили в городе Касимов Рязанской области маленькую мастерскую, которая производит полезные приспособления для инвалидов. Трехколесный велик, при помощи которого неходячий человек может бегать. Только мне страшно про это рассказывать, потому что в трехколесном велике, позволяющем передвигаться обездвиженному человеку, нет никакого величия России. А есть только надежда, сострадание и еще немножко механическое совершенство и красота. Я думаю, что надежда, сострадание и красота могут происходить с человеком лично, а величие страны может происходить только по телевизору. Но мне боязно про это рассказывать. Я же вижу, насколько непопулярны бывают мои тексты, в которых я про это рассказываю.
Loading...
Еще мы сделали в Домодедово маленький реабилитационный центр для детей с ДЦП. Что-то среднее между клиникой, детским садиком и клубом парализованных. Я общаюсь там с детьми, которые не умеют ходить, но умеют кататься на велосипеде. Не умеют говорить, но умеют читать. Я начинаю понимать, что если ребенок не может сказать ничего, это еще не значит, что он ничего не чувствует и ничего не может выразить. Мне интересно рассказывать про них, но боязно. Я же вижу, какими непопулярными бывают мои тексты про них, хотя они здесь, рядом. Боязно, потому что люди часто говорят мне, что дети с ДЦП — это безнадежно.
Черт! А Стрелков-Гиркин — это не безнадежно? А газопровод в Китай — не безнадежно? А Навальный — не безнадежно? Все безнадежно! Жизнь — довольно безнадежная вещь.
Я вот только не понимаю, почему люди интересуются жизнью, которая происходит не с ними и за тридевять земель, а не жизнью, которая происходит с ними и здесь.